К сожалению, речь идёт не только об общественном мнении, но и о самооценке самих представителей делового мира, когда разговоры об этике бизнеса воспринимаются либо как признак слабости и несостоятельности, а то и слабоумия, либо как особо изощрённой хитрости, цинизма и ханжества.

Честно говоря, трудно было ожидать чего-то иного. Апофатич — ность российского духовного опыта не мобилизуют человека на конструктивную созидательную жизнедеятельность. Сама жизнь в этом опыте не является ценностью. Человек не может сделать лучше свою жизнь и жизнь своих близких. Мир — юдоль страдания, а жизнь — нравственное испытание страданием. И чем больше человек пострадает в этой жизни, тем больше ему воздастся в мире ином, светлом будущем. Это рождает особый российский нравственный максимализм в сочетании с правовым нигилизмом, эскапизм, доходящий до утопизма и эсхатологизма. В сочетании с особенностями российской политической истории, характером экономики, особой озабоченностью проблемой власти, всё это придало российскому духовному опыту особую нравственную напряжённость амбивалентности кротости и крутости, чреватую метафизическим самозванством.

Главная проблема новейшего российского реформаторства и его организаторов заключается, пожалуй, в том, что они мало отдавали себе отчёт в том, с каким обществом, с какой нравственной культурой они имели дело. Да, собственно и сами они, принадлежа этому обществу, были и есть носители той же нравственной культуры. Приватизация по наименее перспективному пути, чеченская авантюра, общий аморализм правящей элиты и истеблишмента… — этот ряд можно продолжать и продолжать.

Действительно, имеется ли в российском духовном и историческом опыте нравственный потенциал социально ответственного автономного поведения? Связан ли он с идеей экономической свободы и успеха? Если — да, то тождественен ли он либерализму, и тогда — почему тот оказывается до сих пор столь несостоятельным и невостребованным? Если — нет, то имеются ли в российской культуре иные импульсы и ткани свободы и ответственности?